Культура и кино

18 век  
правоохранительные органы и криминал  

В июне 1721 г. в Муромском лесу разбойники разграбили перевозимую конвоем из Пензы в Петербург государственную казну в размере 24 тыс. р. серебром и медью. О том, как шло расследование этого дела, рассказывает М.В. Бабич в своей статье “”Воры и разбойники” в эпоху Петра Великого: жребий, имя, архетип”.

М. В. Бабич. «ВОРЫ И РАЗБОЙНИКИ» В ЭПОХУ ПЕТРА ВЕЛИКОГО: жребий, имя, архетип

Дело об ограблении в Муромском лесу» (июнь 1721 г.) указано мне Н. Ф. Демидовой, которая выявила его при плановом описании в ЦГАДА документов Арзамасской провинции (сентябрь 1952 г.) Уникальность открытого и оцененного ею – вопреки действовавшим тогда нормативам учета «100 единиц в день» – материала обращает традиционное в научной среде «любезное указание» в подарок, от которого невозможно отказаться. Хотя ввиду многочисленных и богатых подробностями эпизодов следственных «производств» в сочетании с разнообразием затронутых ими аспектов быта обычно безмолвствующего народа и неизбывным в эпическом сознании обаянием криминала реализовать исследовательский потенциал данного материала весьма не просто1.

Тем более, что сохранившийся комплекс, при всей своей монументальности2, не позволяет до конца проследить фабулу произошедшего: это, скорее, массив моментальных снимков более 800 жителей ближних к Мурому, Арзамасу, Гороховцу и Н. Новгороду «мест», которые в качестве подследственных, выборных сельских общин, понятых при обысках и изъятии денег и «пожитков», участников «погонь» и всякого рода свидетелей названы поименно. Названное «дело» в итоге не теряет единичного характера, но его обстоятельства не укладываются в рамки соответствующих тематике категорий классовой борьбы, административно-судебных реформ или микроистории. Поэтому рискую остановиться на артикулировании своих наблюдений посредством художественных образов, отстоящих от изучаемой эпохи почти на два с половиной столетия. А именно, цитатами из высказываний классических для моих современников персонажей В. С. Высоцкого, сущностные и даже внешние черты которых парадоксальным образом совпадают с окружением, мироощущением и поступками нескольких «граждан уголовничков»3 первой четверти XVIII в. и их земляков.

«В заповедных и дремучих страшных муромских лесах…». Представление о «воровском» раздолье в лесах округи древнего русского города Мурома на р. Оке4 не исчезает из литературы Нового времени по крайней мере с появления в 1830-е гг. романтической поэмы А. Ф. Вельтмана5. Но вопрос, в какой степени оно связано с былинными Ильей Муромцем и Соловьем Разбойником, а в какой — с настоящим разбойничеством, которое уже в XVI в. относилось к опаснейшим преступлениям, на сегодняшний момент не изучен.

В поле зрения Сената, с момента его создания в 1711 г. координировавшего отправку драгунских команд для пресечения крупных грабежей, Муромский уезд попал едва ли не единожды, при остановке – в с. Карачарово – стругов банды, состоявшей из сотни бывших работных людей Вышенской пристани (в Шацком уезде) на Пасху 1735 г.6. Ее истребляла Канцелярия розыскных дел подполковника Е. В. Реткина, которая в начале 1720-х гг. сформировалась близ Твери, а в 1730-е гг. превратилась в главный орган борьбы с разбоями в провинции и стала дислоцироваться преимущественно в Н. Новгороде7. Однако десятилетием раньше в Поволжье, от Разина до Пугачева лидировавшем в притяжении «пассионарных» элементов нижних слоев общества со всей России8, было вроде бы спокойнее сравнительно с окрестностями Москвы, Смоленска и Московско-Петербургской дорогой9.

О том, что «на Муромском лесу воров не слышно» говорил и староста д. Ломовка10, на сенных покосах которой буквально назавтра разграбили почти 24 тыс. руб. серебром и медью, конвоируемых из Пензы в Петербург. Разграбление, в котором правящие круги не усмотрели ничего чрезвычайного – при уроне казне, несопоставимом с хищениями отдельных чиновников (жестоко преследуемыми) и особенно с добычей замеченных на уровне высшего управления разбойных акций11. Даже точное место инцидента 13 июня 1721 г. было установлено только в ходе дополнительного следствия по жалобе ломовских крестьян на несправедливо наложенный на них штраф12: что же было волноваться о тут же распавшемся преступном сообществе, никак не угрожавшем нарушению «тишины» впредь.

Поддержанию удовлетворительного с такой точки зрения положения не могло не способствовать содержание в расположенных здесь вотчинах кн. Л. М. Черкасского, кн. Ю. Ю. Одоевского и А. П. Салтыкова отрядов домовых казаков. Они регулярно патрулировали окрестности «ради оберегания от воровских людей» и вели задержанных к приказчикам, в свою очередь «являвших» их в официальные «канцелярии». Так и само рассматриваемое «производство» лишь продолжило допросы городовым судьей С. В. Владыкиным 28 мая 1721 г. беглого драгуна М. Б. Сергеева, «усмотренного» казаками д. Заузье и с. Голенищево у Козмодемьянекого перевоза на Оке и приведенного в Муром сотским д. Гавриловская13.

Всего в сохранившихся документах по «делу» зафиксировано 24 «приводных», 9 из которых действительно были причастны к «разбиванию государевой казны» и до или после него жили «на лесу» (именуемом и Муромским, и Арзамасским, и Нижегородским, и даже «Большим господина моего, кн. Л. М.Черкасского»). Однако жизнь эта имела мало общего с фольклорными стереотипами сплоченной и удалой вольницы. Стан на берегу р. Шилокши с «огнями» и «знатным шалашом», виденный крестьянами д. Гремячево и Теплый стан вместе с пензенскими солдатами на «воровском следу»14 возник уже при объединении в начале июня «человек с 20» местных уроженцев, в большинстве впервые отправлявшихся на разбой. А как правило на близлежащих борах и озерах подле рек Виши, Оки, Сережи и Теши прятались, причем по отдельности, не по своей воле.

Так, Я. В. Вострилов, отбившийся ножом от «присылки» из Мурома в с. Давыдово 5 июля 1721 г., через 5 дней пришел из леса к отцу (который с другими односельчанами гут же сдал его властям)15. К. Карпов, уйдя туда из дома после внезапного обретения «воровских денег» М. Б. Сергеева, 14 июля с тем же результатом вернулся к себе в с. Клин на торг, надеясь на помощь шурина Д. Степанова (которого не застал в с. Жайская Лука)16. М. А. Белененок (Беленок, Беленький), оставивший д. Рождествена несколько лет назад, и беглый солдат из д. Осминки Ф. Иванов (оба взяты в округе д. Марьино) после разбоя четверо суток пробирались зарослями, голодные, к Козмодемьянскому перевозу17. «Атаман» И. И. Щека, не смея показываться в деревнях, где его знали, с 1719 г. искал временных пристанищ в лесных избах, куда «приезжают всякого чина люди для дранья лык и для моченья мочал и для всякого изделья»18. Отбирать хлеб и лодки у рыбаков и плотовщиков крестьяне, превращаясь в разбойников, решались, собравшись не меньше, чем «сам третий». Иначе же убегали от каждого встречного и при любой возможности выходили в села, в которых об их положении никто «не известен».

«…Разбой у них в чести…» – Резонно опасаясь «дружков своих бандитов» и сразу после «дела» расходясь «врознь», «воры»19 не чурались исповеди «добрым людям». А таковые, всегда заверяя, что с ними «не знаются» и беспрекословно собираясь на «погони» (участников которых за лето 1721 г. набралось до 130), в свободные от призывов государственной и сельской администрации часы тоже толковали о людях «недобрых». Сын священника с. Пустынь А. И. Распопин, бежавший в работники к своему родственнику, священнику с. Ардатово Андрею Степанову, в разбивании казны уличен не был. Но подследственным в 1721 г. стал не потому, что разбивавшие отняли у него лодку и 7 р. (вырученных за хлебную продажу), а по молве, будто «на татьбах и разбоях бывал»20.

Крестьяне д. Кулябки (Кулебяки) единодушно обвиняли крестьян д. Степурина в привычном «неотводе» ведущих в нее «воровских следов»21. Разные свидетели говорили об «отбежании на разбой» до окончательного побега из с. Окулово и так и не изловленного крестьянина И. Я. Попова22. В конце концов взятый под стражу в Соликамском уезде (и тут же упущенный) крестьянин монастырского с. Чернуха Е. Васильев сам рассказывал о своем участии в «Муромском деле» – не одному И. Чеснокову, у которого «схоронил» отбитую «рухлядь», но и другому соседу, мордвину Д. Вельмушеву. Тот поделился новостью, что «на разбое указанной казны денег взяли много», с братом, новокрещеном В. Степановым, который на гульбище в с. Кемары передал ее солдатскому сыну М. Иванову, по «ссоре» с ним «поклепавшему» уже на самих братьев23. В «поклепе» на себя и других из-за жестоких пыток в Арзамасе признался позднее в Муроме кузнец с. Павлово С. М. Здобнов. Напрасно оговоренных им крестьян разных сел и деревень потом отпустили, но опровергать повествования о бывших степуринских крестьянах А. Федорове («атамане», у которого «был сбор человек с 15») и А. Волчонке («есауле») не пытался никто, в том числе и взятые вместо вымышленных лиц заложники24.

Легко воспринимая обвинения в адрес сыновей, жен, мужей и братьев (укрывательство которых не прослеживается ни разу), только что законопослушные крестьяне гак же легко шли на разбой. Мотивы всеобщей готовности помогать вотчинным приказчикам и «доезжающим» из городов представителям власти черным по белому прописаны в мирских «челобитных»: чтобы «от государя в разорении не быть».

Явное стремление избежать денежных взысканий за неповиновение указам о «ворах и разбойниках» косвенно свидетельствует о налаженности системы, более или менее обеспечивающей неотвратимость наказания. И высокий уровень сохранности «губной» структуры XVI—XVTI вв. со старостами, сотскими и другими выборными, оповещением о «подозрительных», нарядами за ними всего наличного населения и предварительными «домовыми расспросами», исправным приемом на земские поруки «очищенных» в порядке следствия в государственных органах членов общин25 эту систему неоспоримо стабилизировало.

«На миру» все без колебаний противостояли «ворам» при их ловле, когда Г. Федорову из д. Марьин Починок С. Н. Солдатом (С. Никитин) пробил «правую руку… пулею ниже плеча», ту же руку «ножем… резал и голову проломил», а И. И. Щека и П. П. Баканов в д. Михайловская, пока некая «крестьянская женка» не заперла их, спрятавшихся в ее клети, убили вотчинного казака (В. Ф. Арсеньева) Ф. Потапова «и от той стрельбы клеть» у крестьянина С. Федорова «зажгли»26. Но в одиночку на их зов тоже откликались все.

Можно согласиться с Ю. В. Готье, что скатывание по наклонной плоскости, предопределенное уже первым, пусть и без особых причин, «сходом» из одной вотчины в другую (ставившим человека вне закона и побуждавшим к нещадной эксплуатации «укрывателями»), почти обязательно требовало времени27. Но в «Муромском деле» его соображения справедливы лишь для троих, к нюню 1721 г. уже являвшихся профессиональными преступниками.

Это упомянутый Иван Игнатьев сын Щека (Щекан), который после побега из д. Рождествена в 1714 г. 5 лет ходил летом на стругах, зимовал в «разных городах и уездах и кормился работою своею», но подавшись вновь в вотчину кн. Ю. Ю. Одоевского, не нашел иного занятия, кроме «воровского»28. Л также церковный дьячок с. Ростригино Петр Иванов сын Петух и крестьянин д. Истомина Степан Полуектов сын Кондра, сведения о которых сводятся к тому, что к 1721 г. они уже были «в розыске». Остальные, чьи биографии отразились в изученных документах, – относительно случайные люди, выход которых на большую Арзамасскую дорогу лучше всего укладывается в формулировку:

«Зачем я дрался? Я вам отвечу. Я возвращался, а он навстречу». Крестьянин А. К. Копытиков (А. Константинов) бежал с П. И. Петухом и другими, так как их застали у него дома в с. Слободищи. Ф. Иванов и М. А. Белененок, три года назад самовольно переселившийся с семьей в Симбирский уезд, независимо друг от друга выходя к Козмодемьянскому перевозу, радостно узнавали стоящих рядом с ним «своей» вотчины И. И. Щеку «с товарищи». Они же окликнули С. Н. Солдатова д. Зименок, который «вышел из лодки и поехал к ним», а гнавшие с ним струги из Москвы «поехали дальше до Нижнего». И пригласили «на разбой» бывшего крестьянина д. Рождествена П. П. Баканова (с 1719 г. работавшего в Симбирском уезде), столкнувшись с ним «не доходя с. Давыдово»29.

Крестьянин д. Лесникова М. Федоров познакомился с шайкой И. И. Щеки на богомолье в с. Пятницкое, заранее намеченное для сбора, и направляясь на намеченную уже там мельницу с. Румасово на р. Сереже, «взял с собою» попавшегося на лесной дороге у д. Окулово «неведомого человека». На крестьян же, дравших в лесу мочало, вся кампания «нашла», уже покинув мельницу, и Т. В. и Я. В. Востриловы, назвав свои имена, добровольно к ней присоединились30.

Принято думать, что причиной бегства и разбоев в петровскую эпоху, законодательство которой прямо признавало связь между этими феноменами, было утяжеление повинностей и в первую очередь введение подушной подати и рекрутских наборов, к тому же плохо организованных. Последнее подтверждается историями К. А.Теплухина и Ф. Иванова, ушедших из-под караула в ожидании «отдачи» в солдаты в Н. Новгороде31, и особенно С. Н. Солдатова, принятого в Муроме комендантом П. Вердеревским и поставленного «на квартиру сам шестой». Оттуда рекруты вотчины кн. Ю. Ю. Одоевского, пожив «недель с двадцать», «сплыли в ботике до Нижнего» и расстались навсегда32.

Упоминаемые везде как грабившие казну «беглые солдаты» С. Дмитриев, П. Павлов и Ф. Л. Седельников (Седленок, Савленок), вероятно, тоже не прекращали обретаться вблизи имений, крупнейших на пересечении Московской и Нижегородской губерний, и после того, как были вычеркнуты из списков их жителей, хотя «подлинно» об этом не сказано. «Запустение» же и иные характерные для периода бедствия в около 90 селах, деревнях и приселках, охваченных сохранившимися записями, исключаются определенно. Упоминания о «деловой поре» и «податях» только в документах, оформлявших освобождение из-под стражи более не интересующих следствие лиц, можно выводить из специфики «розыскного» делопроизводства. Однако и документы о повседневных занятиях фиксируют за летними работами очень немногих крестьян, из которых «пахал хлеб» только один33.

Прочие заготавливали луб, лыко, лучины и мочало, были в найме «на стругах» в Н. Новгороде, в работниках и в гребле в своих и ближних поселениях, ходили на лодках и плотах продавать лес и перекупное зерно, ловили рыбу, сопровождали казенные или господские подводы. Как единичные занятия встречаются выращивание репы, покрытие церковной кровли и фактически профессиональное печение (крестьянином с. Клин К. Лаврентьевым) хлеба и калачей, популярных, кроме «проезжих людей», и у местного населения34. Питейные и поваренные избы в городских и сельских кабаках во всякое время года полны народу, как и «торги» всем, чем угодно, от еды до пороха. Мужчины, женщины и даже дети постоянно ходят «в дома» друг другу помимо похорон и крестин, самым распространенным поводом для «путешествий» пешком или на телегах выступают свидания с родственниками, но есть и «отлучки» для лечения или для шитья нового платья.

Вполне благоприятной материальная обеспеченность предстает и в описях имущества «рядовых крестьян», которое при их привлечении к «делу» опечатывалось и отдавалось под oxparty «посторонних». У забранных в Арзамас ломовцев С. Антонова, М. Иванова, Д. Лукьянова и С. Степанова было: по одной-две избы и по амбару сосновых и «елевых» с хлебным запасом «с четверть» (у С. Антонова еще два пуда соли); по одной-четыре коровы с подтелками, одной-две лошади, две-четыре свиньи, шесть-тринадцать овец (у С. Степанова еще пять пчелиных ульев); посуда, холсты и «всякая полотняная скарб»; косы, «русские шапки», по несколько «кожанов козлиных», «телогрей осляных» и «шубок заячьих»35.

Примерно то же – у крестьян с. Клин и д. Фофаново, которых, как и вышеназванных, отпустили за неопознанием «ведомыми ворами». У братьев Востриловых, кроме изб, были «клеть, что на улице», с три четверти ржи и четыре овса, но осьмине муки и гречи, три лошади, три коровы, десять овец с шестью ягнятами. К. Карпов, польстившийся на брошеный М. Б. Сергеевым кошель, владел, кроме избы и скарба, свиньей, двумя коровами с подтелком и девятью овцами36. Но благополучие не предотвратило разбоя, в котором к непосредственной выгоде участников могла послужить разве что отобранная у сопровождавших казну солдат «рухлядь» и денежная мелочь.

Для преступного промысла, конечно, не были лишними отбитые у них ружья, фузеи, палаши, «протупеи», порох и пули, хотя на торгу в с. Павлово и можно было приобретать оружие за несколько алтын37. Собственно же деньги, которые брались без счета и дележки – кому сколько, от 100 до 900 р., досталось в схваченных «мешках» – при первой возможности просто зарывались в землю. В показаниях иногда фигурируют намерения «товарищей» отнести что-то из доли жене или брату, но доказать их осуществление не удалось ни разу. Клады тоже устраивались чаще всего «без признаков»38, что наводит на мысль об изначальном понимании большинством «воров» невозможности потратить столь колоссальные для крестьянина суммы. Да и на саму «государеву казну» напали, кажется, ненароком, как и на опередивший ее обоз с рыбой и виноградом, содержимое которого тоже закопали.

«И шерстят они на в пух, им успех, а нам испуг». Из следственных материалов, правда, не вытекает, что из Ломовки, где накануне готовые покинуть Арзамас подводы с пензенским сбором остановились днем просить помощи для переправы через р. Шилокшу, кто-то оповестил «ватагу», с утра подавшуюся с Румасовской мельницы «на лес». Но узнать «про такую наводку», мельницу и разгром астраханского обоза у разбойников не пытались никогда, а к грабежу имевших несчастье проезжать после него «торговых людей московских» обратились много позже. Староста серебряного ряда Г. Петров «с товарищи» бил о нем челом в Юстиц-коллегию, которая долго добивалась от Н. Новгорода «подлинного дела». Исполнение приговора об этом Сенатской конторы 28 декабря 1728 г.39 стало для него роковым, предвосхитив гибель в Московском пожаре 1737 г. Спаслись только «книги», возвращенные в Нижегородскую губернию для будущего документирования денежных начетов на нее, в которые, к счастью, уже были подшиты и описания самого разбоя.

Описания, впрочем, самые лаконичные и эмоционально бесцветные из очутившихся там свидетельств, повторяют одно другое почти дословно и расходятся единственно в оценках «многолюдства» шайки. Потерпевшие говорили о 30-50 ее членах (из которых запомнили только И. И. Щеку), а нападавшие – что их было 18-2040. Причем путались они не потому, что хотели спасти оставшихся на свободе, а потому, что всех «товарищей своих» не знал даже атаман.

Кроме перечисленных (П. П. Баканов, М. А. Белененок, Е. Васильев, Т. В. и Я. В. Востриловы, С. Дмитриев, Ф. Иванов, С. П. Кондра, А. К. Копытиков, П. Павлов, П. И. Петух, Ф. Л. Седельников, M. Б. Сергеев, С. Н. Солдатов, М. Федоров, И. И. Щека) достоверно выявляются уроженцы д. Рогова К. А. Теплухин и Н. И. Кремляков (умолчавший о своем недавнем бегстве и назвавшийся не Никитой, а Митькой) и беглый рекрут Л. П. Шишлов (он же, по-видимому, «неведомый» спутник М. Федорова). Г. Я. Подорванов зафиксирован только как лицо, за какую-то причастность которого к разбою обязано платить монастырское с. Шильниково. Церковный дьячок Тимофей (он же дьячок Василий и Т. В. Попов, «сошедший» из с. Голенищево в работники к попу Андрею Степанову) подозревался лишь в ношении разбойникам «на бор» рыбы, а «приводной к розыску» А. Сергеев из д. Истомина бежал с ним (из Мурома) еще до допроса41.

То, что на подводы напали, едва они ступили на лесную дорогу после переправы через Шилокшу, солдат били и связывали, о «государевой» принадлежности казны от них слышали, гнали до берега Теши и бросили в кустах, уйдя на лодках (А. И. Распопина с сыном) и пешком, подтвердили все герои дня. Это целиком удовлетворило следователей, оставивших конвой без наказания, а не выдерживающие критики клятвы его главы, дворянина И. Б. Микулина, что они с «ворами» «стрелялись»42, без проверки.

О «малом противлении» хорошо вооруженных проводников практически равному (около 20 человек против дворянина с 14 солдатами, двумя выборными счетчиками и ямщиком) противнику речь зашла уже в конце 1724 г. – и вскоре сошла на нет. Наверное, неудачливые караульные не были способны материально компенсировать «вины»43, сложения которых тогда просили из вотчины кн. А. М. Черкасского44. Или их «нерадение» сочли отчасти оправданным тем, что Арзамасская провинциальная канцелярия выделила соседней провинции недостаточно (12) подвод, побудив И. Б. Микулина для облегчения их «тягости» 10 из приданных ему солдат отослать домой.

Как бы то ни было, бандиты одержали полную победу над правительственными силами и успешно ушли от «погонь» по «объявлениям» сперва вырвавшихся от них конвойных, а затем и самого И. Б. Микулина с командой. Они, развязав друг друга и московских купцов, вернулись к телегам и нашли под ними в «разбитой коробье» 3100 р. серебром и медью и еще 50 р. прогонных45. Пока найденное везли опять в Арзамас, воевода кн. М. М. Оболенский принимал его (16 июня) на хранение, допрашивал пострадавших и извещал нижегородского губернатора, в Муромской канцелярии судных и розыскных дел46 начиналось следствие, главное направление которому дала вторичная явка бежавшего оттуда 3 июня М. Б. Сергеева47.

«…Рецидивист по фамилии Сергеев Михайла». Борисов сын Сергеев – ключевая фигура в «Муромском деле». Именно его показания 19 июня – отправная точка «розыскных» процессов в разных инстанциях, очные ставки с ним – основание для их развертывания или закрытия, его свидетельство – решающее при расследовании группового побега из муромской тюрьмы 12 ноября 1721 г. и именно на него долее других «приличившихся» к разграблению казны замыкались все действия властей. Поэтому и его биография реконструируется достаточно полно, позволяя составить представление о личности, тем более любопытное, что М. Б. Сергеев являет собой живой пример к известному афоризму Петра I о тех, кто «вместо честного солдатского звания с охотой приемлют себе воровское имя»48.

Бывший крестьянин вотчины кн. Ю. Ю. Одоевского, он был отдан в рекруты около 1711 г. и направлен в Астрахань, откуда послан «с пушками» в Азов. Там был пленен кубанцами и через 3 года бежал с 40 «товарищами». «Воевода» (точнее, обер-комендант) Астрахани М. И. Чириков приставил его к «птичьему двору», ставший воеводой провинции (в первой половине 1719 г.) 49 И. В. Кикин определил М. Б. Сергеева «быть при нем», а в 1720 г. «отпустил» в Москву. Но направлявшееся в Н. Новгород гребное судно затонуло недалеко от Макарьевской ярмарки вместе с «прохожим письмом». Достигнув «Макарья» пешком, он «сплыл» до Казани, после зимовки в которой и был схвачен в Муромском уезде на пути, как утверждал на первом допросе, в Москву50.

При некоторой (характерной для периода) путанице в «летах» сообщенное им о себе выглядит правдоподобно за вычетом намерения служить дальше. Не успев к моменту поимки стать «злодеем», он все же не был и «жертвой». О себе как о беглом драгуне родом из с. Ростригино М. Б. Сергеев уже в 1720 г. говорил С. Рогачеву из д. Перенок и И. М. Яганову из д. Бежанова, с которыми ходил на стругах до Керчи. Слышал ли он от них о разбойных похождениях прежнего «знакомца» П. И. Петуха, ни у кого не спрашивали, но ясно, что он стремился конкретно в Муромский уезд и стремился так сильно, что сумел снять с себя стенную цепь и оставить тюрьму и город, но не его окрестности. Добравшись «водою» до с. Павлово, купил кафтан и поехал к Клину, в Жайской Луке был замечен И. И. Щекой и пристал к его «ватаге»51.

Готовый «стоять на дороге», он все-таки был, как сказали бы сейчас, шокирован, когда И. И. Щека и П. И. Петух закололи на лесном озере трех «своих» и взяли «их деньги»52. Как только лодка причалила к берегу, он «от них пошел», надеясь на поддержку пока еще «доброго» крестьянина К. Карпова, с которым «спознался» в клинском кабаке. Там же его и настигли – «с оружием в руках» – по сигналу целовальника В. Семенова, обратившего внимание на «неведомого человека», который на вино «много дает».

Допросы и «пыточные речи» М. Б. Сергеева53 приводят к выводу, что он был сообразителен и наблюдателен. Отпираться сам и покрывать других не пытался, но решительно настаивал, что ушел из-под караула и зарылся в снег между пивными бочками в кабацком леднике «собою», без потачек охраны и целовальника. И хотя непосредством но по аресте сказал, что А. Т. Бурундук, с. Владимиров и Ф. Герасимов присвоили бывшие при нем деньги и знали, где лежит зарытое им «под пряслами», скоро признался, что сделал это «по сердцу», так как они ловили его дважды. Невиновность же в разбое десятков им самим оговоренных лиц52 доказывал всегда, ссылаясь па называние их понаслышке или использование их имен чужаками.

Сломленный ли тяжелыми пытками55 и зрелищем страданий других людей, раскаявшийся ли или смирившийся со своей участью, но М. Б. Сергеев добровольно вернулся в тюрьму после побега с «товарищами». И больше, во всяком случае до марта 1723 г., когда был переведен в Н. Новгород, выйти на свободу уже не пытался.

«Был побег на рывок…». О побегах «тюремных сидельцев» как явлении для XVII – первой половины XVIII в. общераспространенном пишут все историки, обращавшиеся к этой теме56. Основные способы их – кроме «корыстования» служителей – оправдали себя и в Муроме.

Из дотошного разбора инцидентов, стоивших должности «от Юстиц-коллегии судье» С. В. Владыкину57, получается, что имевшиеся в распоряжении города силы и средства не годились для активного противодействия «насильству». О побегах заключенных и их безвременных смертях на С. В. Владыкина доносили и в 1720 г. 58. В справедливости жалоб на «дурное» положение вещей, проистекавшее якобы из его халатности, убеждает, в частности, биография Алексея Константинова Копытикова, который в марте 1720 г. уже «был посажен в Муроме в остроге» как беглый. Но кончилось это словесным челобитьем солдата И. Афанасьева, ходившего с ним и еще одним скованным «в миру» (то есть за милостьщей), что «как был в Муроме промеж на поле», они его связали и кинули «в хлеб», а сами ушли59.

Год спустя «важным» преступникам давали «есть и пить», изолируя таким образом от контактов с внешней средой, за счет которых не столь «важные» содержались – на «передачи» родных и знакомых – в колодничьей избе выборными (губными целовальниками) и двумя солдатами. Но разбойники из Муромского леса справились и с этой (обыкновенной) и с усиленной охраной. 23 сентября 1721 г. сбежал «подкопом» арестованный вместе с женой (которой, как и других привлеченных женщин, в «избе» не было) Т. В. Попов, под 30 ударами не признавшийся ни в чем, кроме «схода» в с. Ардатово. С ним «утекли» пойманный накануне А. Сергеев и виновный в краже лошади крестьянин д. Волосатово В. Н. Демьянов. Задремавшие под утро 4 караульщика и 5 остальных «сидельцев» (в том числе К. Карпов) под пытками были единодушны в том, что все были скованы, об их «умысле» никто «не ведал» и шума не слыхал60. «Публикация» о них ни к чему не привела, но и на ход «дела», первый этап которого завершился в августе 1721 г. 61, случившееся не повлияло.

Побег же «против 12 ноября» М. А. Белененка, братьев Востриловых, Ф. Иванова, К.А.Теплухина и М.Федорова взбудоражил весь город, оставил драматические воспоминания у его свидетелей62 и стал главным фактором переноса центра тяжести следствий из Мурома в Н. Новгород. В седьмом (или восьмом) часу утра в помещении Канцелярии судных и розыскных дел вместе с перечисленными («в… кандалах» у стены на полу) были – все трезвые – дневальный подьячий И. Ключарев (за столом) и солдаты: М. Иванов (в сенях); Я. С. Лобан (на лавке возле «воров»); П. Абакумов на часах (у двери на печной приступке); смененный им Л. Иванов (на полатях с двумя неплательщиками «долговых денег»), Ф. Иванов, которого II. Абакумов только что водил «на двор», «умыв руки, молился Богу» (еще не прикованный). М. Б. Сергеев, лежавший «на пене скованной, болен… без рубахи», сошел оттуда и присоединился к Ф. Иванову.

А тот, помолившись, стукнул П. Абакумова кулаком «под живот» и, как он повалился «в беспамятстве», должно быть, выхватил у него ключи. Тогда остальные, «сорвався с чепей», учинили «великий крик и от чепей и кандалов… гром», начав вскочивших Л. Иванова и Я. С. Лобана «бить и давить». М. А. Белененок, оставшийся, как и прочие, в одних ножных кандалах, бросился с печной «загарабкой» на И. Ключарева, который, «убоявся», выскочил через окно в соседний «приделок». Однако тот был заперт снаружи, и подьячий тщетно взывал о помощи, пока за стеной шла короткая, но ожесточенная борьба.

Кинувшийся было в горницу М. Иванов опоздал в нее вступить – М. А. Белененок ударил своей «дубиной» по решетке, на которой стояла «часовая» сальная свеча, она упала, «и огонь погас». Это запомнили и уже «опамятавшийся» П. Абакумов, и разбуженные шумом «посторонние» колодники, и М. Б. Сергеев, за которым вернулся и вывел его, когда двери уже были открыты, М. А. Белененок. Он же «отбил» Ф. Иванова, которого чуть не поймал Л. Иванов, и все ринулись к реке «на Песошную», где всегда стояли чьи-нибудь лодки. За ними в темноте ноябрьского утра гнались караульные, освобожденный И. Ключарев и поднятые «всполохом», в который бил М. Иванов, горожане.

На улице остался один М. Б. Сергеев, который, зайдя «за земскую избу», надел рубаху и объявил бежавшему мимо «рядовому посадскому», что «он вор Мишка» и его нужно вести «в канцелярию». Пока преследователи стучались в питейный «анбар» на берегу «взять огня», преследуемые отыскали лодку с веслами (бывших в Муроме «за мирскими всякими вотчинными нуждами» земским дьячком, приказчиком и фебцами из с. Карачарово) и скрылись.

Лодку 15 ноября нашел «доезд» по Оке у д. Боровичи. Но ни «в стогах» на ее сенных покосах, ни «в лесах» старый подьячий П. Ф. Синев с солдатами никого не «изъехали». Еще через две недели муромский солдат С. Скобелев «пониже перевозной пристани» опознал в указанном ему посадским В. Гуриковым «мертвом теле» Матвея Архипова сына Белененка. Его доставили в город «от ратуши», зарегистрировали как «задавленного неведомо кем» и положили «в убогий дом»63. Там же, согласно обычаю, должны были похоронить и И. И. Щеку, умершего 18 июня 1722 г. под караулом специально назначенного к «ворам» (не позднее февраля того же года) сержанта Казанского гарнизона Л. Кузнецова64. Как и где закончили свои дни П. П. Баканов, К. Карпов и С. Н. Солдатов, неясно. Но их, при отсутствии сведений о новых побегах, нет в списке отконвоированных в Н. Новгород 3 марта 1723 г. – М. Б. Сергеев и «дневальные» солдаты, сидевшие там же, где им так не повезло в 1721 г. 65.

Тюрьма к тому времени перешла из ведения Канцелярии судных и розыскных дел, упраздненной в русле общероссийской реорганизации, в ведение земского комиссара Муромского дистрикта Владимирской провинции. Но реформа не изменила течения «дела» по накатанной задолго до того колее, которой и впредь держались оказавшиеся на правоохранительном поле игроки, так или иначе себя в этом «деле» проявившие.

«Разбираемся, как положено…». На происшествие провинциальные власти отреагировали незамедлительно. Первыми, 16 июня 1721 г., Муромская канцелярия судных и розыскных дел и Арзамасская провинциальная канцелярия. К «судье, имевшему в Муроме команду» – который в тот же день послал на место подьячих с «понятыми людьми» – явился конвойный солдат И. С. Колчин66.. В Арзамас же – И. Б. Микулин, где у него приняли «остаточную казну», а по устным показаниям подготовили донесение «в губернию»67.

18 июня аналогичное уведомление – от наткнувшеюся на ограбленных по пути из С.-Петербурга курьера Д. Андреева – дошло до управлявшего Пензой «в небытность воеводы» камерира Л. Ф. Аристова.

Он командировал для «розыска» саранскою коменданта А. Е. Ивинского с 32 солдатами. А 20 июня Н. Новгород по донесению арзамасского воеводы оповестил сопредельные провинции Воронежской, Казанской и Московской губерний и собственные «земские суды»68. Все они и в дальнейшем, несмотря на различную административную принадлежность, регулярно информировали друг друга о поисках и допросах подозреваемых, о сообщениях вышестоящих и нижестоящих должностных лиц.

В ходе этой переписки (в виде как предусмотренных коллежско-канцелярским порядком «указов», «доношений» и «промеморий», так и частных писем возглавлявшим разные учреждения «особам») на передний план выдвинулся Муром, «заполучивший» М. Б. Сергеева, М. А. Белененка, Т. В. и Я. В.Востриловых, Ф. Иванова. Соответственно, туда к очным ставкам с ними и отправляли колодников из Н. Новгорода через Арзамас и из самого Арзамаса69.. Полномочия А. Е. Ивинского найти «воров» и вернуть похищенное по первоначальным указаниям исчерпались сами собой по ознакомлении с обстановкой и отправке в Пензу (1 июля арзамасскими силами) спасенных средств. Так что он 16 июля 1721 г. отбыл в Саранск, сдав С. В. Владыкину «взятых» им но «касательству к разбою» степуринских и давыдовских крестьян70.

Прочие областные органы завершили организацию поимки разбойников, обработки собранных данных и обеспечения сохранности изымаемых «воровских денег», главным образом, в течение лета 1721 г. Их распоряжения, на этом этапе не регулируемые сверху, и отразились полнее других в изучаемых «бумагах», вскрывая тем самым общие для всех цели и методы ведения «разбойных дел»71.

Везде пытке после «расспроса» – для утверждения в сказанном – подвергались: доставленные за бытность на конкретном разбое (по свидетельству пойманных ранее); не имевшие, так сказать, алиби с точки зрения ближайших начальников (приказчиков и старост); задержанные вне пределов проживания на особых заставах, при прочесывании лесов и адресных «присылках» из городов; замеченные в обладании «поличным» (под которым понимали просто явно чужие предметы типа «чернического платья» покойной сестры).

Пытки, всегда при членах присутствия, состояли в ударах кнутом, единовременно 10-15, и давались вторично только «не винившимся», не считая очных ставок72. Они не применялись или применялись как облегченные (5 ударов без подъема на дыбу) к заключенным вместо «воров» их гипотетическим пособникам (по родству или житью «в доме») и «лучшим» («правым») крестьянам общины. Допросы таковых сосредоточивались на том, что они знают и думают об обвиняемых, когда и зачем виделись с ними в последний раз, делили ли после 13 июня кров и пищу. Реже спрашивали об их местонахождении в такое-то время, точности служивших уликами формулировок, расстоянии от деревни до деревни и т. п.

Записанное заверялось «приложением руки по их велению» земских дьячков, старост или других грамотных. При сколько-нибудь убедительном «очищении» или «явке» тех, из-за кого заложники и свидетели «безвинно» томились в тюрьме, им «учинялась свобода». Но исключительно по челобитным мирских поручителей, которые «под смертной казнью» обязывались поставлять их, если понадобится, обратно, и расписки которых подшивались вместе с канцелярскими «выписками», удостоверяющими законность совершаемого акта. Процедура возврата им дворов в рассмотренных материалах не освещена, описей крестьянских «пожитков» меньше, чем ожидаешь, а конвойных и караульных, относительно которых в целом соблюдался тот же порядок, нет вообще, намекая, предположительно, на неповсеместность упреждающего следствие опечатывания.

От «воров» не требовалось ни подписей, ни «порук», об их имуществе справлялись, но не слишком настойчиво. Зато они должны были опознавать всех, названных кем-либо разбойниками, постоянно поверяя «застенком» подлинность признаний, которые предпочитали делать сразу73. Их сопоставимость – не от неточной передачи подьячими, напротив, нередко сбивавшимися с третьего лица на первое, а от трафаретности вопросов. Откуда произошли, когда бежали, где достали оружие, как пришли на разбой, сколько сами и «товарищи» взяли, куда дели и что после этого до привода «в канцелярию» делали.

В какой раз выходили «на дорогу», кого еще ограбили или убили – что было значимо в плане цитируемого в «деле» Соборного Уложения 1649 г. – или насколько верны произвольно изложенные детали, не выясняли. Положениями новейших указов по ужесточению сравнительно с Утожением карательных санкций против бандитов и особенно пристанодержателей оперировали выборочно и чисто формально, на уровне словесных обязательств, что никто сверх «записных» уголовников допрашиваемым не знаком.

Недостаток рвения в осмотрах «схоронений» добычи74 еще понятен, исходя из сомнительности поисков «возле ручья под яблоней», пока крестьяне, почему-либо откапывавшие казенные деньги, сами отдавали их в доказательство своей лояльности. Таким путем в июле-сентябре 1721 г. в Муромскую канцелярию судных и розыскных дел и поступили «26 мешков», в которых насчитали 2433 р. 30 алтын и две деньги75. Но пренебрежение надуманностью некоторых заявлений76 нельзя списать на коррумпированность77 или неспособность «розыскивающих».

Ведь они быстро и внятно отчитывались перед начальством и скрупулезно анализировали информацию о тех, кто подлежал «розыску» хотя бы как спьяну заночевавший в чужом огороде78. Скорее аресты «оговорных» без определенных примет, которых потом приходилось освобождать, и тщательные «справки» об исчезнувших давно и бесповоротно создают впечатление о направленности всех имеющихся ресурсов на возможно массовый «привод» по «делу». И «привод» не ради публичных деклараций верховной власти о «всеконечном искоренении» разбоев, а ради экспертизы на «касательство» к разбою конкретному.

«Вор должен сидеть в тюрьме!» – Та же тенденция прослеживается и в работе еще одного учреждения, вступившего в разбирательство осенью 1721 г. Образование Комиссии в Лице капрала лейб-гвардии Преображенского полка II. С. Кречетпикова, 29 сентября посланного с подьячим Я. Ильиным с инструкцией пытать каждого, кто сколь угодно «мало приличен», вызывает ассоциации с защитой казенных интересов знаменитыми «майорскими розыскными канцеляриями». Однако создание ее указом Камер-коллегии, тогда правомочной бороться с насильственным расхищением налогов, уже выводит ее из этого круга, что еще заметнее по выбору для нее офицера не самого высокого ранга.

Следствие И. С. Кречетникова с октября 1721 по март 1722 г., попеременно в Арзамасе и Муроме, представлено почти только письмами его разным «правителям» с требованиями отдельных колодников для дополнительных допросов и увещеваниями содержать их «крепко» 79. Но из них видно, что его «канцелярия» заменила Канцелярию судных и розыскных дел в роли руководящего «делом» института. Продолжала восстанавливать картину ноябрьского побега, принимала предполагаемых разбойников и казну80, налаживала караул со стороны напрямую подчиненного главе Комиссии сержанта Л. Кузнецова, а также поголовно ревизовала роговских и степуринских крестьян по переписным книгам 1719 г.

С подобной ревизией, нацеленной на установление, действительно ли у них нет и не было поименованных в «оговорах» лиц, Н. С. Кречетников (по-видимому, служащий в 1723 г. в Пензенском отделении Канцелярии свидетельства мужеского пола душ Нижегородской губернии) справился быстро. Так что его Комиссия была по сути окончена уже 15 марта 1722 г. 81 По ее подчеркнутое внимание к принципу «вор должен сидеть в тюрьме» и более высокий, чем у предшественницы, центральный статус не меняет содержания ее деятельности. А оно по-прежнему сводилось к уже сложившейся ориентации местных учреждений на всемерное увеличение списка преступников во взаимосвязи с их принадлежностью к определенным вотчинам.

Мотив данной ориентации отчетливо вырисовывается в возобновленном в начале 1723 г. «производстве» Нижегородского надворного суда, которое теперь шло под контролем Юстиц-коллегии, вынесшей приговор о переносе туда Муромского «розыска» еще 21 августа 1721 г. 82 Лучше сбалансированное с реальной ситуацией постановление о том же состоялось 13 января 1721 г., но колодники и возвращенные в казну 3439 р. 31 алтын две деньги – добрались из Мурома в Н. Новгород лишь 6 марта 1723 и 10 марта 1724 г. Практика откладываемых до того83 массовых допросов окрестных жителей, зачастую уже претерпевших все следственные процедуры тремя годами раньше, угратила слаженность и оперативность, свойственную судейским действиям ранее. А касались они уже безусловно «вытей» – долей возмещения нанесенного разбойниками «разорения», пропорционально налагаемых, по допетровской традиции, на их общины.

Расчет исходил из численности тех, кто будучи членами общин, «приличился» к преступлению, независимо от характера и степени личного участия, что если и не автоматически влекло за собой обвинение, то и не противоречило заинтересованности существующей судебно-следственной системы в максимальном расширении круга «винных». «Винными» могли признать и заочно, и посмертно, но непременно при опоре на солидную доказательную базу фактов ответственности за них общины (прекращавшейся при своевременной регистрации бегства или отдаче в солдаты).

«И вот конец, хоть не трагичный, но досадный…». Использованный и в «деле об ограблении в Муромском лесу» подход ожидаемых результатов не дал. Тех, за кого те или иные поселения подлежали «вытям», Надворный суд выявил только 14, а заплатить за них, с учетом уже отысканного, предстояло 16956 р. 15 алтын и 5 денег или 1211 р. 5 алтын полденьги на «выть»84, то есть сумму для самой зажиточной деревни фантастическую. Естественно, что за первыми приговорами последовали протесты наказанных – в гот же Надворный суд, а после его упразднения в 1727 г. – в Юстиц-коллегию (куда в 1730 г. обратился новый хозяин Муромской вотчины кн. Ю. Ю. Одоевского кн. С. Г. Долгорукий)85 и Сенат.

Каждое предпринимавшееся там «производство» останавливало исполнение предшествующего судебного определения, а по некоторым из них истцы добились и квалифицированной отмены. «Выть» с д. Рогова, доказавшей «неукрывательство» Н. И. Кремлякова, челобитье о бегстве которого было подано за несколько дней до разбоя, была снята уже 3 декабря 1724. В марте 726 г. после двухлетнего следствия обвинение в «неотводе следа» было снято с д. Степурина. 12 апреля 1728 г. по случаю коронации Петра II от платежа за Л. П. Шишлова освободили капитана С. И. Ермолова, который показал его беглым рекрутом своей команды (хотя ввел его туда «сверх счета», по замене другим крестьянином вотчины А. П. Салтыкова) 86.

Подпали ли под ту же или еще более раннюю, 22 апреля 1726 г. 87, амнистию муромские разбойники, не замешанные в убийствах и к 1723 г. находившиеся в руках правосудия, известные сейчас документы молчат. Но обязанными расплачиваться за «воровские» деяния 1721 г. до конца 1730-х гг. неизменно признавались крестьяне Печерского Нижегородского и Спасского Преображенского монастырей (с. Чернуха и Шильниково, д. Поляны) и дворцовых сел Ардатово и Ватское, с которых в совокупности «доправили» 211р. 5 алтын88.

Прилегающие к Муромским лесам территории тем временем перестали казаться безопасными и попали в сферу «опеки» Канцелярии Е. В. Реткина, которую успел застать в Н. Новгороде легендарный Ванька Каин86. Потому ли, что прежде исправные в охоте за «ворами» общины вдруг к ней охладели, правительство окончательно сделало выбор в пользу преследования разбоев силами регулярных воинских соединений или почему-либо еще, сказать трудно. Но несомненно, что события 13 июня 1721 г. у р. Шилокши, по масштабам ущерба государственным финансам со стороны двух десятков недавних мирных землепашцев достойное считаться ограблением века, никакой роли в этом процессе не сыграли.

1 За помощь в его освоении благодарю моих коллег Е. В. Акельева, А. Л. Полищука и Ю. М. Эскина.

2 Свыше 700 л. из фондов Арзамасской провинциальной канцелярии, Нижегородского надворного суда и Сената.

3 Далее такие цитаты во избежание путаницы с выдержками из «подлинного дела» выделены курсивом.

4 Аристов Н. Разбойники и беглые времен Петра Великого (1682-1725 г.). СПб., 1868. С. 7.

5 Вельтман Александр. Муромские леса: Повесть в стихах. М., 1831.

6 РГАДА. Ф. 248. Кн. 2981. Л. 1-2; Кн. 7527. Л. 309 об. Далее указания на принадлежность использованных архивных документов РГАДА опущены.

7 Подробнее см.: Бабич М. В. 1осударственные учреждения XV1I1 в.: Комиссии петровского времени. М., 2003. С. 259-261.

8 Готъе Ю. В. Из истории передвижений населения в XVIII в. // ЧОИДР. 1903. Кн. 2. Отд. 4. С. 4-5, 8-9, 19-20.

9 Аристов Н. Разбойники и беглые… С. 19-25; Соловьев С. М. История России с древнейших времен // Соч.: В 18 кн. М., 1993. Кн. 8. Т. 16. С. 319, 494; Петровский С. О Сенате в царствование Петра Великого. М., 1876. С. 312-316; Ф. 248. Оп. 30. Л. 147.

10 Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 12. Л. 25 об.-26.

11 Сбор с Пензенской провиинции за январскую треть 1721 г. исчислялся в 23791 р. 13 алтын и 4 деньги: Ф. 419. On. 1. Ед. хр. 362. Л. 50 об. и др. Разбойникам же, поживившимся осенью 1723 г. за счет средств, следующих из Тульской провинции в петербургскую Городовую канцелярию, досталось ок. 2 тыс. р., упомянутой шайке, в апреле 1735 г. разбившей таможни и кабаки на Вышенской пристани иве. Сасово – до 7 тыс.: Ф. 248. Кн. 814. Л. 724; Кн. 7527. Л. Л. 307-307 об.

12 Заодно вскрылось, что «оную деревню… дважды жгли», а в Преображенский приказ она доставила «атамана Сенного»: Ф. 672. Он. 1. Ед. хр. 12. Л. 1 об.

13 Ф. 672. Оп 1. Ед. хр. 11. Л. 1-1 об.

14 Ф. 419. Он. 1, ч. 1. Ед. хр. 362. Л. 44, 46; Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. И. Л. 7 об.

15 Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 46.

16 Там же. Л. 100-102 об., 106-107.

17 Там же. Л. 83 о6.-85.

18 Там же. Л. 245.

19 Термин преобладает во всех текстах над прочими обиходными до конца XVIII в., среди которых более раннее определение «лихие люди» отсутствует.

20 Ф. 419. Оп. 1,ч. 1. Ед. хр. 362. Л. 91-91 об.; Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 128, 131 об.

21 Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 13. Л. 64, 66.

22 Ф. 419. Оп. 1,ч. 1. Ед. хр. 362. Л. 87; Ф. 672. On. 1. Ед. хр. 11. Л. 138 об.

23 Ф. 419. Оп. 1,ч.2. 1738 г. № 403. Л. 2, 4.

24 Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 74, 94 об., 96-97.

25 Везде.

26 Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. И. Л. 228-228 об., 232-232 об., 236.

27 Готье Ю. В. Указ. соч. С. 18-20.

28 Ф. 419. Оп. 1, ч. 1. Ед. хр. 362. Л. 91; Ф. 672. On. 1. Ед. хр. И. Л. 234.

29 Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 83 об., 85, 229-229 об., 234-235,236 об., 237.

39 Там же. Л. И, 27 об., 186, 234 об.-235.

31 Там же. Л. 83 об., 132. При этом Ф. Иванов, по вотчинному учету бывший в армии с 1711 г., тогда был отпущен со «станции» в Муроме и «жил в своем доме года с четыре», по вторичном призвании в Муром был отправлен в Гороховец, и уже оттуда в Н.Новгород, в котором и решился стать беглым

32 Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 229.

33 Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 12. Л. 12 об.

34 Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 145, 216.

35 Ф. 419. Оп. 1, ч. 1. Ед. хр. 362. Л. 10-11.

36 Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 25 об.-26.

37 Там же. Л. 237; Ф. 419. Оп. 1, ч. 1. Ед. хр. 362. Л. 43.

38 Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 11 об.-13, 27 об., 28 об., 148, 230-231.

39 Ф. 248. Кн. 1985. Л. 146-146 об.

40 Ф. 419. Он. 1, ч. 1. Ед. хр. 362. Л. 43, 75 об., 97; Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 5,10-12,19,28, 46,84-85 об., 131-131 об., 186,229 об., 235 об.; Ед. хр. 13.

Л. 63-63 об.; Ед. хр. 14. Л. 5, 7, 8.

41 Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 13, 74, 132, 138, 147 об., 193, 297 об., 365; Ед. хр. 14. Л. 61.

42 Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 5, 12.

43 Приказ о конфискации их имущества имел место, но его исполнение ни из чего не следует.

44 Здесь губернские судьи проявили благосклонность и к весне 1726 г. нашли основания для отмены вредивших вельможным интересам приговоров: Ф. 672. On. 1. Ед. хр. 12. Л. 73; Ед. хр. 13. Л. 63-63 об.

45 Ф. 419. Оп. 1,4.2. 1738 г. № 403. Л. 6 об.

46 Официальное название учреждения, предусмотренного реформой 1719 г. В «деле» оно именуется розыскной или судной канцелярией.

47 Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 3, 6, 9, 18, 128 об.

48 Аристов П. Указ. соч. С. 19.

49 Ф. 248. Оп. 3. Л. 74.

50 Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 2 об.

51 Там же. Л. 3-3 об., 10-10 об.

52 Убитые запомнились ему как беглые солдаты, которые довольно логично идентифицируются с С. Дмитриевым, П. Павловым и Л. П. Шишловым, о «поступках» которых позднее 13 июня 1721 г. в «деле» умалчивается.

53 Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 9-13, 37-37 об., 92 об., 107, 117-117 об., 121-121 об., 187-187 об., 202 об., 237, 299.

54 Всего около 40 с учетом тех, к кому разбойники «ходили» до и после 13 июня, но пострадало в «их число» чуть не втрое больше, поскольку от- куда-то забирали всех Михаилов или всех сыновей «слепой матери», иногда по одним и тем же приметам но несколько раз.

55 После первых 20 ударов кнутом «на виске» и «жжения огнем», количество данных ему ударов больше не фиксировалось, но «застенок» он получал при каждой очной ставке.

56 Глубже всего она, применительно к допетровской эпохе раскрыта в книге В. 11. Глазьева «Власть и общество на Юге России в XVII в. Противодействие уголовной преступности» (Воронеж, 2001). Здесь же детально рассмотрены проблемы губной организации, порядка следствия и суда, законодательства и приговоров по «разбойным делам». Аналогичные, но гораздо более скромные данные применительно к 30-60-м гг. XVIII в. сообщены в исследованиях Московского архива Министерства юстиции (МАМЮ): Северный II. Е. Описание документов Сыскного приказа, 1730-1763 г. // Описание документов и бумаг МАМЮ. СПб., 1872. Кн. 2. Отд. 2. С. 66-198; Голубев А. А. Сыскной приказ 1730-1763 г. // Там же. М., 1878. Кн. 4. Отд. 2. С. 1-Х, 1-198.

57 Данный факт в контексте изучения судебной системы 1720-х гг. отражен в литературе: Серов Д. О. Судебная реформа Петра I: Историко-правовое исследование. М., 2009. С. 218.

58 Ф. 248. Оп. 3. Л. 327.

59 Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л.77-77 об.

60 Там же Л. 193-195.

61 Там же Л. 156-174.

62 Там же Л. 197-204 об.

63 Там же Л. 220-223, 323-323 об.

64 Там же Л. 317-317 об.

65 Ф. 672. On. 1. Ед. хр. 14. Л. 84-91 об.

66 Он, вырвавшись из рук разбойников, добежал до д. Кулябки, где проездом был кн. А. С. Путятин, с его слов написавший и с ним же отправивший письмо С. В. Владыкину: Там же. Л. 9.

67 Письменные донесения потерпевших были оформлены 21 июня: Ф. 419. On. 1, ч. 1. Ед. хр. 362. Л. 42-43.

68 Ф. 672. On. 1. Ед. хр. 14. Л. 4, 9; Ф. 419. Оп. 1, ч. 2. 1738 г. № 403. Л. 41, 191-191 об.

69 Ф. 419. Оп. 1,ч.1. Ед. хр. 362. Л. 77, 91 и др.

70 Там же. Л. 59, 64-65, 74-74 об.; Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 6 об., 40-41, 48-49 об., 78-78 об.

71 Отличия невелики. Например, обязательный позднее предварительный осмотр задержанных заплечными мастерами в поисках следов «прежних» наказаний осуществляла – или протоколировала – одна Нижегородская губернская канцелярия (Ф. 419. Оп. 1, ч. 1. Ед. хр. 362. Л. 97). Арзамасская провинциальная канцелярия выясняла, были ли они рекрутами, а и Муроме «пыточные речи» визировали фискалы (Там же. Везде; Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 14, 18, 26-27 и др.).

72 Ф. 419. Оп. 1, ч. 1. Ед. хр. 362. Л. 89 об.; Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 61, 104-106 и др.

73 Помимо самооговора С. М. Здобнова, отрицал «воровство» до очных ставок один К. А. Теплухин: Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 147 об.-148.

74 При том, что правила вызова понятых при таких «доездах» и записи их результатов выполнялись неукоснительно.

75 Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 319.

76 Вроде заверений группы клинских крестьян, что захватившие и отпустившие их после грабежа разбойники не платили им, вопреки мнению М. Б. Сергеева, за молчание о себе: Там же. Л. 11 об., 20-20 об.

77 Хотя добровольные взятки, если не вели к преступлениям «по должности», законом в целом не преследовались и потому не слишком утаивались.

78 Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 153-154.

79 Там же. Л. 248-252, 288-288 об., 333-345,548-551; Ед. хр. 12. Л. 1 об.-2, 3-3 об.; Ед. хр. 13. Л. 62; Ед. хр. 14. Л. 14, 34, 62, 74.

80 За февраль 1722 г. 261 р. 4 алтына: Ф. 419. Оп. 1, ч. 2.1738 г. X? 403. Л. 3 об.

81 Которым датирована отсутствующая в «нижегородских» документах сентенция в Камер-коллегию: Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 9.

82 Ф. 672. On. 1. Ед. хр. 14. Л. 3-4.

83 Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 326 об.; Ед. хр. 12. Л. 189; ед. хр. 13. Л. 66 об.

84 Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 12. Л. 16.

85 Ф. 248. Кн. 2007. 7-8, 127-131; Ф. 419. Оп. 1, ч. 2. 1738 г. № 403. Л. 5.

86 Ф. 672. Оп. 1. Ед. хр. 13. Л. 58, 66 об., 71-72 об.; Ф. 419. Оп. 1, ч. 1. Ед. хр. 1526. Л. 50-52 об., 59-60 об., 65-69 об.

87 Ф. 248. Кн. 1853. Л. 152.

88 Ф. 419. On. 1, ч. 1. Ед. хр. 1526. Л. 19 об., 33-33 об.

89 Жизнь и похождение российского Картуша, именуемого Каина,… написанная им самим при Балтийском норге в 1764 году. Использована по изд.: Vie de Kain, bandit russe et mouchard de la tsarine / Recit publie par E. Rai-Gonneau. Paris, 2008. P. 252.