wpthemepostegraund

Демографические характеристики крестьянского двора в XV-XVI вв.

крестьянство  
17 век  
16 век  

Демографические процессы, которые во многом обусловливали важнейшие тенденции исторического развития нашей страны, оказались в центре внимания целого ряда работ Н.А. Горской – крупнейшего специалиста по аграрной истории России. Ее фундаментальная монография «Историческая демография России эпохи феодализма. Итоги и проблемы изучения»1 для большинства современных исследователей, изучающих аграрный социум, является отправной точкой при выявлении многих демографических характеристик средневековой России. В монографии «Русская феодальная деревня в историографии XX века», где был систематизирован огромный материал и подведен итог исследований коллег-аграрников, Н.А. Горская уделила проблемам демографии целый раздел. Она подробно проанализировала приводящиеся историками и часто различающиеся в своей оценке показатели численности населения страны. В центре внимания оказались также противоречивые процессы расселения, миграции, семейно-брачные отношения, оценка динамики населения и в числе других демографических характеристик – вопрос «о людях писцовых книг»2.

Вопрос о «людях» писцовых книг, несмотря на длительное изучение этого источника, до сих пор остается спорным, как и многие важные вопросы демографии, в том числе структура крестьянской семьи, состав и размер дворохозяйства, населенность крестьянского двора. Еще в дореволюционной историографии при толковании термина «люди» ученые разошлись в своих мнениях. В.О. Ключевский полагал, что под «людьми» следует подразумевать дворохозяев, Н.А. Рожков считал их взрослым мужским населением двора, а A.M. Андрияшев и A.M. Гневушев – главами семейств3. А. А. Кауфман отмечал, что понятие «люди» в писцовых книгах с течением времени испытывало определенные перемены, которые «все более отдаляли счет людей» от простого перечня дворохозяев и все более приближали его к счету работников-мужчин, а позднее, может быть и всего мужского населения»4.

Гораздо позже М.В. Битов пришел к заключению, что «записывался в книгу обычно дворохозяин, а сын его записывался лишь тогда когда глава семьи был стар, болен, вообще малотрудоспособен». По мнению ученого, главы малых семей, проживавших во дворе, в писцовые книги не записывались, за исключением глав семей братьев и складников. Именно в таких случаях писцы фиксировали в книгах несколько мужчин5.

Авторы «Аграрной истории Северо-Запада России» присоединились к мнению A.M. Андрияшева и A.M. Гневушева и под «людьми» в изучаемых ими новгородских писцовых книгах стали понимать глав семейств, т. е. женатых мужчин, поскольку «налогов, которые взимались бы со всех взрослых мужчин, не было, тогда как женаты мужчина служил окладной единицей при взимании “копащины”, может быть и некоторых других пошлин»6. Полученный вывод подтверждался еще тем, что количество учтенных во дворах «людей точно совпадало с числом женатых мужчин, плативших копацкую пошлину в оброчной волости Дретне. Тогдашние ленинградские историки не согласились с мнением Н.А. Рожкова, считающего «людей писцовых книг взрослым мужским населением двора, по той причин что общее число взрослых мужчин в пятинах оказывается невероятно мало. Мнение В.О. Ключевского для них тоже было неприемлемо, т. к. в числе «людей» иногда значатся «приимыши», которые не могли быть дворохозяевами.

Данную точку зрения поддержали и остальные исследователи. Я.Е. Водарский подтвердил ее на основании материалов «долговой книги» Иосифо-Волоколамского монастыря 1532 г. и определил населенность двора в XVI в. примерно в 6 человек обоего пола7. А.И. Копанев подчеркивал, что «женившиеся сыновья, основавшие свои семьи, или сыновья-взрослые работники – оставались в семье и отмечались писцами в составе людей двора»8. Однако он все же уточнял, что писцы не всегда следовали этому правилу.

Своя позиция по данному вопросу оказалась у Л.А. Бассалыго, который не согласился с объяснением разницы между количеством людей на двор по старому и новому письму, вызванной неполнотой учета при первом описании. Исследователь полагал, что «люди» новгородских писцовых книг при старом письме являлись дворохозяевами, а при новом – взрослым мужским населением9. Позже он пришел к выводу, что вопрос останется еще долгое время открытым. По мнению ученого, если считать неизменным принцип записи людей в писцовых книгах при старом и новом письме, то предпочтительнее выглядит тезис о дворохозяевах. Вторым по предпочтительности следует тезис о главах семейств, а на третьем – о взрослом мужском населении двора. «Итог рассмотрения всех трех тезисов неутешителен, – отмечает он. – Ни один из них не может считаться ни опровергнутым, ни доказанным»10.

Как видим, вопрос о «людях», зафиксированных в писцовых книгах, является до сих пор предметом дискуссии. Однако наиболее аргументированной в этом споре стоит признать точку зрения авторов «Аграрной истории Северо-Запада России». На основании важного вывода о том, что в писцовых книгах зафиксированы главы семейств, ленинградские исследователи смогли впоследствии определить численность и плотность населения в Новгородской земле. Одного человека писцовых книг как главу семейства они приравняли к 5 душам обоего пола, каждый следующий человек, описанный в писцовых книгах в составе крестьянского двора, ими был приравнен еще к 2,5 душам обоего пола. Общая численность населения в новгородских пятинах, таким образом, по подсчетам исследователей, к началу XVI в. составила 472 тыс. человек, а на протяжении первой половины XVI в. увеличилась до 528 тыс11

Как справедливо подчеркивала в своих работах Н.А. Горская, в отличие от последующих столетий все данные о численности населения для XVI в. являются целиком расчетными и зависят от того, как понимает сам исследователь исторические условия столетия12. Именно поэтому в историографии разнятся данные об общем количестве населения, проживавшего в середине XVI в. на территории Московского государства: от 10-11,5 млн человек у П.Н. Милюкова, 8,8 млн у Б.Ц. Урланиса и до 6,5 млн человек у Я.Е. Водарского13. При этом несомненно, что для определения количества населения начиная с XV в. и первой половины XVI в. наиболее важным источником надо считать писцовые книги14.

В то же время необходимо подчеркнуть, что при описании населения крестьянского двора писцы фиксировали не только женатых мужчин – глав семейств, но и вдов, снох, приятелей, соседей, захребетников, бобылей, половников. Поэтому главы семейств, названные в писцовых книгах, обозначаются в литературе нередко термином «мужские души»15. Во многих исследованиях имеются существенные расхождения и по показателям численности крестьянского двора в XVI в., которые определяются разными историками от 5 до 7 человек обоего пола на один двор16. Эти расхождения также связаны с тем, каким образом представляют себе исследователи общий состав дворохозяйства и семьи при фиксации в источниках только душ мужского пола. Между тем более современные исследования позволяют нам взглянуть на многие демографические показатели крестьянского двора в XV-XVI вв. более критично.

В настоящее время большой интерес вызывает сравнительный метод изучения структуры семьи и дворохозяйства в разных регионах мира, предложенный британским исследователем Джоном Хайналом. Проведя сравнение демографической статистики различных европейских стран за период XVIII – начало XX вв., Дж. Хайнал высказал предположение, что их можно свести в две большие группы, разделение между которыми проходит по условно очерченной линии от Санкт-Петербурга до Триеста. В восточной группе на протяжении целого ряда столетий господствовала ранняя и универсальная брачность, когда от 85 до 95% женщин в возрасте до 25 лет и около 70-80% мужчин этого же возраста находились в браке. В западной группе в этом возрасте не состояли в браке около 50% мужчин и 30-40% женщин17. Более того, этой западной модели семейного поведения была не свойственна установка на всеобщую брачность: от 10 до 20% мужчин и женщин здесь не создавали семью и оставались одинокими.

В последующем Дж. Хайнал с выявленным типом «европейской» брачности связал специфический для западных стран способ организации дворохозяйства, базирующийся на простой (нуклеарной) семье, в составе которой находились родители и их дети. В западноевропейских странах состарившийся глава семьи по традиции передавал хозяйство одному из своих сыновей, который в свою очередь только при наличии недвижимого имущества обзаводился семьей. Остальные сыновья, как правило, оставались без соответствующей доли недвижимого имущества и вынуждены были устраивать свою жизнь самостоятельно: либо основывали свое собственное хозяйство, либо овладевали какой-либо профессией, либо работали по найму. Поэтому они женились и обзаводились детьми довольно поздно. Хозяйства, в состав которых входили несколько семей, были свойственны для «восточноевропейской» модели брачного поведения. Старое крепкое хозяйство здесь делилось на новые после смерти отца или еще при его жизни. При этом разделе от родителей отделялись вставшие на ноги сыновья. Однако раздел хозяйства уже в третьем поколении, фактически между внуками его основателя, здесь не был редкостью, что и приводило к большой доле очень крупных по западным меркам домохозяйств, состоявших из десятков людей, относящихся к разным поколениям18.

Несколько детализируют эту концепцию работы П. Ласлетта, выделившего по способам формирования дворохозяйств на территории Европейского континента уже четыре основные зоны19. Запад и северо-запад Европы отнесены к зоне «европейской» модели. Восточная Европа, куда входят Балканские страны и европейская часть бывшей Российской империи, характеризуется распространением «восточноевропейской» брачной модели поведения. Промежуточное положение между ними занимают зоны Средиземноморья и центральной Европы. Несмотря на достаточно спорный подход20 в выделении основных зон распространения предложенных моделей брачности, сами модели тем не менее достаточно точно подчеркивают историко-культурные различия в брачных поведенческих стереотипах народов, проживающих на территории Европы. Причем «европейская» и «восточноевропейская» модель брачного поведения по определенным показателям отличаются друг от друга кардинально. Существенными чертами «европейской» модели оказываются позднее время вступления в брак и основание отдельного дворохозяйства сразу после женитьбы. Для «восточноевропейской» модели характерны раннее время вступления в брак, достаточно долгое ведение совместного хозяйства вместе с родителями и наличие большого количества многосемейных дворохозяйств.

Имеющиеся в нашем распоряжении данные по странам Западной Европы, поддерживающие гипотезу в пользу «европейской» модели брачности, опираются на выявленные сведения о численности отдельных дворохозяйств. Так, в северной Франции в середине XVI в. средний размер домохозяйства составлял 4-5 человек21, причем односемейные дворы относились к малоимущим, а многосемейные – к более зажиточным22. В XIII-XV вв. в среднеанглийских графствах подавляющее число хозяйств были односемейными и состояли в среднем из 4-4,85 человека. С конца XVI в. до начала XX в. число людей в дворохозяйстве сильно не менялось и достигало в среднем 4,75 человека23.

Структура семьи и крестьянского дворохозяйства в XVI в. в рамках «восточноевропейской» модели брачного поведения на синхронном материале досконально изучена белорусским историком В. Л. Носевичем. По его подсчетам, основанным на данных немногочисленных инвентарей, относящихся к 1540-1560-м гг., крестьянский двор на территории Великого Княжества Литовского насчитывал в это время в среднем 6 человек. Обычно он состоял из одной нуклеарной семьи, в состав которой входили родители с детьми. Гораздо реже хозяйство в одном дворе вели две такие семьи, например, родители и женатый сын или два женатых брата. Таким образом, по подсчетам В.Л. Носевича, в среднем на двор приходилось 1,2-1,3 супружеские пары. Число дворов, в которых жили неразделенные семьи, по его подсчетам заметно возрастает ко второй половине XVIII в. В это время совместное хозяйство могли уже вести родители и два женатых сына, или два-три брата со своими семьями, еще реже – такие отдаленные родственники, как дядя и племянник или двоюродные братья с женами и детьми24.

Все остальные исследования в рамках изучения этой модели брачного поведения опираются на источники более поздних столетий и носят локальный характер25. Так, материалы Тамбовской губернии о динамике рождаемости, брачности и смертности во второй половине XIX – начале XX в. в целом укладываются в эту модель26. Однако имеющиеся источники и исследования по Северу и Северо-Западу России свидетельствуют о многовариантности брачного поведения, зависящего от многих обстоятельств, показывают увеличение числа многосемейных дворохозяйств на протяжении XVII-XIX вв.27 И.А. Чернякова по данным 1670-х гг. на основании абсолютного преобладания дворохозяйств (64%), населенных однопоколенными и двухпоколенными семьями, говорит от близости к «европейской» модели брачного и семейного поведения жителей Заонежья28. Для нас представляет значительный интерес состав многосемейных хозяйств, выделенных исследователем. Как оказалось, в них значатся еще «не отпочковавшиеся» от родителей семьи детей, в том числе с зятем и внуками, семьи братьев, не разделивших ранее хозяйство по объективным жизненным обстоятельствам, в том числе по малолетству, и семьи с племянниками. Причем пятая часть многосемейных хозяйств сформировалась из живших вместе братьев, потерявших в малолетстве отца. Выросший старший брат в таком хозяйстве помогал встать на ноги младшим.

Интересные наблюдения по составу дворохозяйств можно сделать на основании изучения новгородских писцовых книг конца XV начала XVI в. В конце XV в. в Новгородской земле насчитывалось около 37-38 тыс. поселений29, которые в то время были в основном малодворными. В конце XV в. имелось селений: с одним двором – 40,7%, с двумя дворами – 30%, с тремя-четырьмя дворами 18,4%. Наибольшее число однодворных деревень было в Обонежской пятине – 82,7%, в Шелонской таких деревень насчитывалось 44,4%, в Водской – 38,4%, в Деревской – 37,7%, в Бежецкой пятине – 25,1%30.

Используя численный состав однодворных деревень и описанных отдельно крестьянских дворов в многодворных поселениях, можно проследить отдельные демографические характеристики крестьянского хозяйства на рубеже XV – начала XVI в. на основе выборки, составленной по новгородским писцовым книгам. Выборка включает 7195 дворов, в которых писцы зафиксировали 10499 мужских душ. Как выясняется, по нашим расчетам в среднем на один крестьянский двор в Новгородской земле на рубеже XV-XVI вв. приходится 1,5 мужские души. Этот показатель оказывается несколько выше, чем у В.Л. Носевича по белорусской деревне на начало XVI в. Полученный показатель немного превышает данные по Северо-Западу России, ранее имевшиеся в историографии, что связано с различной методикой извлечения сведений из писцовых книг. По предыдущим данным, на один крестьянский двор в Новгородской земле приходилось 1,3 женатых мужчины, но в ряде районов эта цифра увеличивалась до 1,631. Однако эти расхождения являются несущественными, поскольку записанные в писцовые книги «люди» – мужские души являются главами семейств. Поэтому можно говорить о широком распространении в Новгородской земле в XV-XVI вв. малых, однопоколенных или двухпоколенных семей, состоящих из родителей и их детей. В то же время среди многосемейных дворохозяйств исследователи смогли выделить дворы, находившиеся в совместном владении женатых братьев, а также дворы с присутствием двоюродных братьев, зятьев, внуков и племянников32.

Несомненно, средние цифры нивелируют различия по отдельным территориям. Поэтому представляет значительный интерес анализ этих данных по макро- и микромассивам. При изучении материалов Шелонской пятины автором были извлечены описания 1247 крестьянских дворов, в которых писцы зафиксировали 2071 человека мужского пола. В Деревской пятине отдельно описанными оказались 2963 двора, в которых значилось 3421 мужских душ. В Водской пятине в выборку были включены 3130 мужских душ, проживавших в 1859 дворах. В Обонежской пятине в 906 дворах, выбранных по предложенной методике, проживало 1560 мужчин. В 220 отдельно описанных дворах Бежецкой пятины писцы зафиксировали 317 душ мужского пола. Несмотря на разное количество крестьянских дворов, попавших в данную выборку по разным причинам, в трех из пятин (Шелонской, Водской и Обонежской) на один крестьянский двор приходится одинаковое число мужских душ – в среднем 1,7 человека. В Бежецкой пятине этот показатель составляет 1,4 человека, в Деревской – 1,2.

Если сравнивать порайонные показатели, то выясняется, что они тоже приблизительно одинаковы. Так, в Старорусском уезде на один крестьянский двор в среднем приходится 1,6 мужских души, а в Порховском и Новгородских уездах – 1,7. В Корельском уезде Водской пятины – 1,6 мужских души, в Новгородском уезде – 1,7. В Нагорной половине Обонежской пятины – 1,7 мужских души, в Заонежской половине – 1,8. Лишь в Деревской пятине показатели чуть разнятся: в центральной ее части в отдельно описанных крестьянских дворах в среднем зафиксировано 1,05 человека, а в северных районах – 1,2 человека.

К сожалению, описанные в новгородских писцовых книгах многодворные селения не всегда дают возможность выяснить, сколько мужских душ приходится в них на отдельный двор. Тем не менее представленная выборка по всем новгородским пятинам по отдельно описанным крестьянским дворам, как в однодворных, так и во многодворных селениях оказывается в целом репрезентативной. Анализ выделенных показателей по микромассивам свидетельствует о наличии в Новгородской земле на рубеже XV-XVI в. большого количества нуклеарных семей, состоящих из одного или двух поколений родственников. Поскольку в это время на Северо-Западе России преобладала тенденция распространения однодворных поселений, можно говорить, что именно имеющиеся земельные ресурсы позволяли производить разделы семей и отделять от отцовского хозяйства взрослых сыновей. Более того, массовые данные писцовых книг в первой половине XVI в. не показывают повсеместную тенденцию укрупнения селений, которая станет ведущей в последующие столетия33.

Во второй половине XVI в. в Старорусском и Новгородском уездах Шелонской пятины число дворов на деревню увеличивается, и сокращается количество однодворных деревень. В Деревской пятине и Порховском уезде Шелонской пятины количество однодворных поселений продолжит расти с одновременным сокращением числа дворов на деревню34. В Водской пятине в это время отмечен рост числа сельских поселений за счет освоения удаленных от старых поселений массивов земель35. В Заонежских погостах Обонежской пятины с конца XV в. до конца XVII в. общее количество поселений увеличится незначительно, на зато они станут крупнее за счет растущего числа дворов36. В Бежецкой пятине в первой половине XVI в. количество населенных пунктов увеличится на 81% за счет активного освоения ее восточной части37. Несомненно, все выявленные процессы расселения связаны с демографическими изменениями, произошедшими в новгородских пятинах, но поскольку для основания новых поселений еще имеются неосвоенные земли, в это время не отмечается большого количества многосемейных дворохозяйств. Таким образом, малая крестьянская семья является на протяжении XV-XVI вв. основной производственной единицей региона.

В странах Западной Европы на протяжении столетий существование многосемейных дворохозяйств ограничивал принцип единонаследия, находящийся в тесной зависимости от исторического типа землепользования, основанного на системе неделимых наделов. Каждый надел передавался по наследству одному из сыновей и был основой для формирования малой семьи38. На Северо-Западе России в XV-XVI вв. также прослеживается зависимость между имеющимися земельными ресурсами и размером семьи. Однако важным отличием от условий Западной Европы при существовании нуклеарной семьи является наличие в этом регионе еще свободных, неосвоенных земель и отсутствие явного перенаселения территории. В условиях еще не сложившегося крепостного права эти ресурсы помогали отпочковываться молодым семьям от родительского дворохозяйства и совершать переходы крестьян на свободные земли с получением к тому же дополнительных льгот при основании нового поселения.

1Горская Н.А. Историческая демография России эпохи феодализма. Итоги и проблемы изучения. М., 1994.

2Она же. Русская феодальная деревня в историографии XX века. М., 2006. С. 20.

3Ключевский В.О. Отзыв о исследовании Н.А. Рожкова «Сельское хозяйство Московской Руси в XVI веке». Соч. Т. 8. М., 1959. С. 373; Андрияшев A.M. Материалы по исторической географии Новгородской земли. Шелонская пятина по писцовым книгам 1498-1576 гг. I. Списки селений. М., 1914. С. VIII; Гневушев A.M. Очерки экономической и социальной жизни сельского населения Новгородской области после присоединения Новгорода к Москве. Т. I. Сельское население Новгородской области по писцовым книгам 1495-1505 гг. Ч. 1. Киев, 1915. С. 40-41.

4Кауфман А.А. Отзыв о сочинении Н.Н.Нордмана «Статистика в Русской истории. Опыт статистической обработки писцовых Новгородских оброчных книг около 1498 года» (рукопись). Отчет о 53 присуждении наград гр. Уварова и отдельный оттиск. СПб., 1912 С. 90 (36).

5Витов М.В. Историко-географические очерки Заонежья XVI-XVII вв. Из истории сельских поселений. М., 1962. С. 130.

6Аграрная история Северо-Запада России. Вторая половина XV – начало XVI в.Л., 1971 (далее-АИСЗР.Т. 1). С. 18.

7Водарский Я.Е. К вопросу о средней численности крестьянской семьи и населенности двора в России в XVI-XVII вв. // Вопросы истории хозяйства и населения России XVII в. Очерки по исторической географии XVII в. М, 1974. С. 119-121.

8Копанев А.И. Крестьянство Русского Севера в XVI в. Л., 1978. С. 120.

9Бассалыго Л.А. Комментарий к писцовым книгам Шелонской пятины. // Колмогоров А.Н. Новгородское землевладение XV века. М., 1994. С. 94-95.

10Бассалыго Л.А. «Люди» Новгородских писцовых книг второго («нового») письма (1495-1501 гг.) // Великий Новгород в истории средневековой Европы. К 70-летию В.Л. Янина. М, 1999. С. 203.

11АИСЗР. Т. 1.С. 20; История крестьянства Северо-Запада России: период феодализма. СПб., 1994. С. 88.

12Горская Н.А. Русская феодальная деревня в историографии XX века. С. 17.

13Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. М., 1918. Ч. 1: Население, экономический, государственный и сословный строй. 7-е изд. С. 25-26; Урланис Б.Ц. Рост населения в Европе (Опыт исчисления). М., 1941. С. 189-191; Водарский Я.Е. Население России за 400 лет (XVI – начало XX в.). М., 1973. С. 24.

14Горская Н.А. Указ. соч. С. 18.

15Степанова Л.Г. Новгородское крестьянство на рубеже XV-XVI столетий (уровень развития хозяйства). М., 2004.

16Гневушев A.M. Указ.соч.С. 153; Колесников П.А. Северная деревня в XV первой половине XIX в. Вологда, 1976.

17Hajnal J. European marriage patterns in perspective // DV. Glass and D.E.C. Everslay (eds). Population in History. Chicago, 1965. P. 101-143.

18Hajnal J. Two kinds of pre-industrial household formation systems // R. Wall (ed.), in collaboration with J. Robin and P. Laslett. Family Forms in Historic Europe. Cambridge, 1983. P. 65-104.

19Laslett P. Family and household as work group and kin group: areas с traditional Europe compared // R. Wall (ed.), in collaboration with J. Robii and P. Laslett. Family Forms in Historic Europe. P. 513-563.

20Последние замечания по этому вопросу высказаны в статье И.А. Черняковой: Концепция изучения традиционной крестьянской семы в Карелии доиндустриальной эпохи по массовым источникам нового времени//Материалы XV Всероссийской научной конференции «Писцовые книги и другие массовые источники XVI – XX веков». К столетию со дня рождения П.А. Колесникова. М., 2008. С. 355-366.

21История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. 3. М., 1986. С. 7 Jacquart J. La crise rurale en Ile-de-France, 1550-1670. Paris, 1974.P. 137-138.

22История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. 2. М., 1986. С. 317.

23Laslett P. Mean household size in England since the sixteen century // Laslett P. and Wall R. (eds.). Household and Family in Past Time: Comparative Studies in the Size and Structure of the Domestic Group over the Last Three Centuries in England, France, Serbia, Japan, and Colonial North America, with Further Materials from Western Europe. Cambridge, 1972. P. 91-102.

24Носевич В.А. Традиционная белорусская деревня в европейской ретроспективе. Минск, 2004// Персональный сайт белорусского историка Вячеслава Носевича. Электронный ресурс: http://vln.by/book-village

25См. подробный историографический обзор: Носевич В. Моделирование историко-демографических процессов, микроистории // Персональный сайт белорусского историка Вячеслава Носевича.

26Кащенко С.Г. Некоторые новые тенденции в исследованиях по исторической демографии Росиии // Новые информационные ресурсы и технологии в исторических исследованиях и образовании. М., 2000. С. 153-154.

27Бакланова Е.Н. Крестьянский двор и община на Русском Севере: конец XVII- XVIII в. М., 1976. С. 37-38; Аграрная история Северо-Запада России XVII в. (население, землевладение, землепользование). Л., 1989, С. 56-58.

28Чернякова Н.А. Указ. соч. С. 359-360.

29Дегтярев А.Я. Русская деревня в XV-XVII веках. Очерк истории сельского расселения. Л., 1980. С. 49.

30АИСЗР.Т. 1.С. 324.

31История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. 2. С. 274.

32История крестьянства СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции. В 5 т. Т. 2: Крестьянство в периоды раннего и развитого феодализма. М., 1990. С. 143.

33Дегтярев А.Я., Шапиро А. Л. Демографическая характеристика системы поселений Северо-Запада Руси в XVI в. // Проблемы исторической демографии СССР. Сб. статей. Таллин, 1977. С. 36.

34Аграрная история Северо-Запада России. Новгородские пятины. Л., 1974 (далее – АИСЗР. Т. 2). С. 112-113.

35Селин А.А. Историческая география Новгородской земли в XVI-XVIII вв. Новгородский и Ладожский уезды Водской пятины. СПб., 2003. С. 56,62.

36Витов М.В. Приемы составления карт поселений XV-XVIIвв. по данным писцовых и переписных книг (На примере Шунгского погоста Обонежской пятины) // Проблемы источниковедения. Сб. V. М., 1956. С. 263.

37АИСЗР. Т. 2. С. 185.

38Mitterauer M. Family context: The Balkans in European comparison// Journal of Family History, 21 (1996). P. 387-406.

Комментирование и размещение ссылок запрещено.

Комментарии закрыты.